Григорьев когда-то был рекомендован киевским партий¬ным работникам в качестве "сочувствующего". Он был связан с небольшим кружком таких же, как он, молодых офицеров. Позже он переехал в Петербург и поступил в Михайловскую Артиллерийскую Академию. Для организации он явился как бы "окном" в новую среду офицеров-академистов.
Невеста Григорьева, Юрковская, подчеркивала свои яр¬ко-революционные воззрения — может быть, совершенно искренно, но с оттенком истерии. Охотно оказывала кое-какие мелкие услуги: революция становилась модой. И Григорьев, и Юрковская встречались с Гершуни. Он произвел на них импо¬нирующее впечатление. Через Григорьева у каких-то знако¬мых хранились дорожные вещи Гершуни.
Григорьев мечтал о военной революционной организации, Юрковская — об участии в блестящих террористических под¬вигах: Гершуни слушал обоих и втихомолку делал свое дело.
И вот произошло убийство Сипягина. На следующий день, 3-го апреля, Гершуни появился, чтобы взять свои вещи, хра¬нившиеся у Григорьева, и двинуться в объезд по России. Гри¬горьев бросился к нему, поздравляя в его лице партию с бле¬стящей победой. Юрковская же с самым удрученным видом жаловалась, что ей ничего не доверили и ей самой не поручили этого дела. Объяснение кончилось категорическим заявлением Юрковской, что она окончательно решила пойти на террористический акт, и заявлением Григорьева, что он решил соеди¬нить с ее судьбой свою собственную.
В день похорон Сипягина он, как офицер, сумеет приблизиться к Победоносцеву и застрелить его, она же, переодевшись гимназистом, попробует сделать то же самое с градоначальником, когда тот спешно явится на место происшествия. Оба они решили пойти на дело на свой риск и страх, и просили только о помощи им советом и средствами. Гершуни рискнул: сам присмотрел за тем, чтобы ими были сожжены все адреса, письма и записки, способные запутать в дело посторонних, и помог им приобрести револь¬веры и гимназическую форму. Наконец, остался еще на день, чтобы узнать о результатах этой попытки.
Он еще раз — перед отъездом — зашел к Григорьевым, уже зная, что похороны прошли благополучно. Григорьев неловко объяснил, что до Победоносцева добраться ему так и не удалось.
Сам Григорьев во время суда над Гершуни дал – видимо, придумав экспромтом – иную версию. Он добрался до кареты с инициалами Победоносцева "К" и "П". Он увидел в карете седого старика. Но на его седины у Григорьева рука не под¬нялась, и он вернулся домой, внутренне решив, что никогда более на такие дела не пойдет. Но Григорьев забыл – или просто не знал – что в деле есть документ о том, что Депар¬таментом Полиции был установлен факт: Победоносцев на похороны Сипягина совсем не явился.
Жажда подвига у Григорьева и Юрковской не шла далее красивой позы и рисовки. Прощаясь с Гершуни, эта злосчаст¬ная пара все еще просила – не покидать их совсем и все еще уверяла: Победоносцева не всегда спасет слепой случай, он рано или поздно падет от их рук.
Гершуни никаких роковых последствий от этого эпизода не ожидал. В организацию он ни Григорьева, ни Юрковскую не вводил, и кроме него самого, никто об их пародии на поку¬шение не знал. Не станут же они доносить на самих себя!
Так говорила логика. Но психология неуравновешенных, стоящих на грани истерии людей – а таковыми были Гри¬горьев и его невеста – толкает их на действия, противные и логике, и собственным интересам..."
