В период социально-политических турбуленций очень легко заслужить у потомков репутацию мудрого прозорливца. Можно безошибочно говорить и писать о том, что консервативный курс провоцирует революцию, что непоследовательность реформ приведёт к их срыву, а радикализм (необдуманность) реформ — к падению их поддержки. И говорить, что авторитарные методы Нового режима неизбежно приведут к его уподоблению Старому режиму. Каждый раз процент угадывания (гениального исторического предвидения) будет куда больше 50.
Поэтому подкреплять свой сегодняшний анализ аргументами общего характера, выдвинутыми поколение назад, — это лишь демонстрировать свою эрудицию и отменную память...
Все согласятся с тем, что войны делятся на оборонительные и освободительные (справедливые) и агрессивные, захватнические (несправедливые). Очень многие (особенно теперь, в отличие от ситуации ещё 10-летней давности) готовы признать, что и революции бывают демократическими, освободительными, а бывают тоталитарными.
Но я предлагаю развить тезис и признать, что и диктатуры бывают оправданными, ведущими к прогрессу, а бывают — реакционными, тупыми, ведущими в исторические тупики.
Французским либералам XIX было довольно просто рассуждать о том, что нет разницы между якобинскими и королевскими тюремщиками и палачами, потому что вокруг них уже были миллионы свободных фермеров, довольно свободная пресса и многопартийный парламент, появившиеся только благодаря победам якобинцев. А вот королевская юстиция прилагала все усилия, чтобы этого не было.
Ещё одно важное, самое принципиальное замечание.
Если мы признаём состязательную (либеральную) судебную и парламентскую процедуру, то мы должны признать, что в интеллектуальном континууме должны существовать (имеют право на существование) уравновешивающие друг друга однобокие, тенденциозные позиции. Или, говоря вежливыми словами Г.С. Померанца, "частичные истины". Вот процесс: адвокат "врёт" в свою сторону, прокурор — в свою, судья следит, чтобы присяжным не заморачивали голову, а присяжные раздираются между желанием "выжечь калёным железом" и "пожалеть несчастненького" — а в итоге рождается относительно приличная юстиция...
Поэтому для сохранения идеологического баланса одни должны громогласно протестовать против малейшего подавления свободы, а другие — непрерывно сетовать на хаос и распущенность.
Надо понять, что при инверсионной смене социально-исторических условий подходы, идеальные с точки зрения одного периода, становятся пагубными в другой.
Пацифистская вакцинация Первой мировой помогла предотвратить новую войну за передел мира (уже шла настоящая прокси-война между США и Британией за нефтяной бассейн Чако) и вынудила приостановить гонку вооружений, но помешала противостоянию Гитлеру несколькими годами спустя. И накануне противостояния с рейхом и Японией создала у англичан губительную нехватку современной авиации и флота. (Неоценённый подвиг лорда Бивербрука — истинного кузнеца победы в Битве за Англию — как раз 78 лет исполнилось).
А выработавшаяся "манихейская" установка силового восстановления справедливости помогла Америке во время первого Берлинского кризиса и Корейской войны, но обрекла на трясину Индокитайского конфликта.
Без периода революционной диктатуры не бывает ни одной реальной социально-политической революции. Потому что революция — это всегда "разрыв легитимности", это всегда чрезвычайный характер принимаемых решений, дикреталиальный характер управления и внеинституциональная (митинговая, харизматическая) легитимация решений новой власти.
Дальше уже идёт уточнение временного интервала и радикализма диктатуры. Даже в либеральнейших условиях Восточноевропейских революций (включаю в них и события в республиках Балтии) всё равно была диктаторская компонента, проявившаяся в люстрациях и митинговом давлении на государственную власть, вынуждавшим депутатов и министров принимать более радикальные решения, чем это вытекало из их мировоззрения.
Чем более утопический характер носит программа революционеров, тем слабее встречаемое ими сопротивление и тем проще переход к ординарным методам управления.
Всё это я счёл нужным оговорить, приступая к анализу атаки коллеги А.Н. Илларионова на И.М. Клямкина, для чего уже была привлечена публикация Л.М. Баткина, предостерегавшего в 1989 году от "демократуры".
Чтобы понять суть дискуссии, которой исполнилось ровно 29 лет, надо понять её исторический контекст. Только что Горбачёв созвал Съезд народных депутатов СССР, сформированный частично по модели Земского собора (или, если угодно, кортесов). Это было необходимо для постепенной замены опоры с КПСС, где перестройщики стремительно теряли поддержку, на Советы. Однако, в условиях формальной однопартийности проговаривать это вслух решались только явные враги перестройки.
На Съезде возникла первая с 1918 года оппозиционная фракция (Межрегиональная депутатская группа). Её сопредседатель Сахаров предложил Съезду принять Декрет о власти — о передаче Советам высшей власти, что лишало этой власти КПСС, но одновременно противоречило либеральному принципу разделения властей, приверженцем которого Сахаров был. В принципе, это было предложение Горбачёву стать антикоммунистическим революционным диктатором, правящим в "симфонии" с либеральной оппозицией.
Такая схема корреспондировала как с византийским пониманием власти (только место церкви должно было занять демократическое движение), так и со схемой "Русской идеи" философа Владимира Соловьёва, взявшего за основу библейский социальный идеал — просвещённый царь правит, учитывая мнение "свободного пророка". Необходимо отметить, что два года спустя Горбачёв решился на такой вариант — и тут же был свергнут ГКЧП.
И.М. Клямкин тогда предостерёг от варианта, при котором Горбачёв окажется в осаде с двух сторон — врагов перестройки и радикальной оппозиции (подобно Керенскому), и предложил некую временную и очень умеренную чрезвычайщину, т.е. по сути управление указами (что Горбачёв и начал с середины марта 1990 года и что потом уже другой Съезд на год позволил Ельцину) — практически полномочия де Голля 1958 года.
В конце концов, и Линкольн, и Клемансо, и Рузвельт-младший, и Чёрчилль, и де Голль, и Бен-Гурион были классическими "демократическими диктаторами". Посол США в Риме даже специально просил, чтобы итальянские газеты не писали, насколько реформы Рузвельта напоминают политику дуче.
Однако на фоне демократической эйфории лета-осени 1989 года (по А.С. Ахиезеру — "господство либерально-соборного", сейчас сказали бы "майданного", политического идеала, в условиях начавшейся Антикоммунистической (Сахарово-Ельцинской) революции, такие предложения вызвали резкое неприятие. Его выразил интеллектуальный вождь радикально-либерального направления в демократическом движении — культуролог Л.М. Баткин. Он явно смотрел "через исторический этап" и уже предвидел автократа, окружённого придворными, находящимися в плену иллюзий, что способны использовать "демократуру" для реализации крайне непопулярных реформ. Только этим "демократором" он видел Горбачёва, а не его победителей.
Каждый видел свою угрозу.
Одни — смещение Хрущёва на пике проводимых им институциональных реформ (децентрализация сталинской экономики, возможность появление квазирыночного регулирования в народном хозяйстве, превращение КПСС в "приводные ремни") и ползучий неосталинистский переворот марта 1988 года (письмо Нины Андреевой про "принципы").
Другие — призрак ГКЧП (установление полицейской диктатуры под предлогом защиты реформ), рыночный авторитаризм.
Исторически все были "частично правы". А "вакцинация" памятью о революционном терроре привела к тому, что осенью 1991 года все причитали, что не надо "охоты на ведьм". После чего быстро оправившийся от испуга ковен сам вышел на охоту, которая и по сей день продолжается...
Потом исторические декорации опять повернулись (мой любимый образ). Сперва Горбачёв, а затем и Ельцин из лидеров умеренного реформизма по очереди стали лидерами умеренного крыла реакции.
В этих условиях Путин стал восприниматься как деятель, способный довести до конца невыполненные задачи ельцинского правления — разгром коммунореваншистских сил, завершение либерализации экономики, подавление локального (регионального) авторитаризма местной номенклатуры. И тогда, видимо, вспомнив принцип Учителя Куна: "бывают периоды, когда философу при дворе быть постыдно, но бывают, когда философу постыдно не быть при дворе", А.Н. Илларионов (последовательный оппонент Гайдара) на 5 лет стал официальным советником Путина, "шерпой" в отношениях РФ с Группой Семи. Собственно, это ведь к нему на приём рвались несчастные "нацболы" 14 декабря 2004 года, устроившие в 15-ю годовщину смерти Сахарова "Оккупай-Администрацию" — в знак солидарности с демократическими взглядами академика.
Я призываю к историзму в оценке действий и выступлений прошлого. Высказываться в пользу свободы, демократии и верховенства права — замечательно и всегда к месту.
Только это не всегда возможно. Например, во время денацификации союзниками, оккупировавшими Германию. Вот нормы либерального правосудия требовали бы, чтобы главных военных преступников Рейха и Японии судили бы присяжные, причём как положено, подобные по положению обвиняемым, т.е. старшие офицеры и чиновники Германоавстрии и Империи Незаходящего Солнца. Возможно, что теоретическое сердце критика правовой тенденциозности Нюрнберга С.А. Ковалёва было бы довольно.
И понятно, что не из статей И.М. Клямкина 1989 года вышел путинизм. Его породила концепция реформ, предусматривающая создание "либеральной олигархии" — как противовесу ещё господствующей олигархии номенклатурной. Но такие реформы требовали подавления любого сопротивления, потому что серьёзно задевали социальные интересы почти всех. Как паллиатив чрезвычайному управлению, для сохранения быстро тающей общественной поддержки, зимой 1992 года Ельцину предлагали (в т.ч. и В.П. Лукин) опереться на то, что мы называем "крымнашизмом" — отобрать у Украины Крым. Через полтора года этот совет был использован применительно к Чечне — "одним десантным полком за два часа"...
Не из конституционных теорий Руссо вышел оголтелый якобинский террор. И режим Робеспьера лета 1793 и лета 1794 — очень разные.
Когда наступит послепутинская демократическая (мирная, ненасильственная) революция, то очень важен будет каждый голос, призывающий к умеренности и верховенству закона.
Потому что слишком много найдётся желающих составлять проскрипционные списки, тех, кого я называю "строители гильотины, не строившие баррикад".
