Пальма - антипод русского дерева. То есть символ того, что в России так редко, что его как бы и нет. По меньшей мере, такого тепла, что это уже не тепло, а жара. Причём не эпизодическая, а перманентная, как революция у Троцкого. Не знаю, по этой ли причине или по другой, но меня обилие пальм приводит в умиротворение. И хотя звучит это смешно, но мне кажется, что я под пальмовой сенью - дома, как собака в тени.Правда, ни в моем детстве, ни там, где я родился, где, может быть, родились вы или блистали, мой читатель, никаких пальм не было и в помине. Тополя, от пуха которых летом не продохнуть, пожухлая трава, пыльные кусты, белая береза под моим окном и прочие суровые красоты дикого севера. Вместе с клюквой, брусникой и морошкой. А пальма - эдакая инверсия настоящего, очерк рая, его образ и ближайшее приближение.
То есть то, чего в реальности нет, но очень хочется. А чего хочется-то? Ну, кроме тепла и моря по колено? Если не ходить далеко, то как бы Европы. Европы как символа отмены Путина и вечной общественной мерзлоты. То бишь достоинства без выкручивания рук, уважения к гордому статусу гражданина мира, да и самой республики в придачу.
Там, откуда все вышло, в Греции и Италии - пальмы, что ёлки-палки, лес густой в Туле. На каждом шагу. Там же, где текут молоко и мёд, в том числе под языком твоим. Или под небом Африки моей. Да и вообще в Гаграх. Может, поэтому пальма и ее ветви - это симбиоз гуманизма, миротворчества, прав человека. То есть - не смешите мои искандеры - миф о Западе.
Этот миф приходит к нам в начальной школе вместе со стихотворением "Три пальмы". Понятно, что горестную историю, как триаду гордых пальм срубил под самый корешок караван кареглазых лесорубов из знойной пустыни, чаще интерпретируют как общечеловеческую притчу о наказании мохнатого Иова за ропот и гордыню. Но что если есть взглянуть на эту историю как на традиционное столкновение русской духовности и западной проказы?
Казалось бы, при чем здесь русский дух, которым в стихотворении и не пахнет? Если и говорить о чем-то в стиле Хантингтона, так это о первых раскатах битвы исламского фундаментализма с топорищем в руках и христианства загнивающего мира крестоносцев. Почему загнивающего? Потому что родник, если помните, пробивался под корнями пальм из почвы бесплодной. Со одной стороны, родник как бы животворящий (как святые камни Европы) и холодный, как мерзавчик из морозильника. С другой, почва-то знакомо бесплодная. Помните эти бесплодные попытки поставить нас на колени? У них все бесплодное по сравнению с нашим жирным черноземом.
Потом лермонтовские пальмы - это такая реинкарнация троицы. Да и пустыня во первых строках письма недвусмысленно названа аравийской. Так что фундаменталисты, так сказать, на низком старте.
Но есть то, что ещё в детстве с пьяной березкой в обнимку вызывает недоумение. Это до какого градуса надо взять на грудь, чтобы рубить пальмы в оазисе, а потом топить ими костёр. Мало того, что это такой костёр на снегу. То есть пожар в пустыне. То есть не горит это без канистры бензина, а если горит - то только душа от недопития. Зачем гадить там, где живёшь? Не верю, сказал бы Константин Сергеевич задушевному другу Коле Останбакену-Данченко
Но от того, что пожар в крови - господи, благослови, - неправдоподобен, ещё не значит, что это опять богоносцы наши набедокурили. У вас, злостных либералов, всегда русский в любой драке заводила.
Но есть два соображения. Первое: какое дело бытописателю страны рабов, страны господ до аравийской Гекубы? Нет ли здесь известного самобичевания? И второе: есть ли хоть какие-то симптомы русских следов на пылающих камнях?
Есть, как ни странно. Ключом является другое стихотворение героя нашего времени "Спор". В нем опять стучат, как эхо из трёх пальм, топоры дровосека, опять горит земля под ногами Иерусалима, но жгут ее не безумные наездники верблюдов из караван-сарая, а русские солдаты с уральской пропиской под руководством седого генерала с опытом покорения немирных туземцев.
Да и вообще любой одинокой русской сосне в белом венчике из роз всегда снится прекрасная пальма в пустыне далекой. От холода, конечно. Других доказательств, кроме спекулятивных, у меня, безусловно, нет. Но не представить себе Печорина, озабоченного не проблемой сжигания пальм как-то зимним вечерком, а столкновением мечты и реальности, тоже трудно. Пальмы в таком случае - европейские ценности в натуральном соку. Русская душа тянется к ним, как рука к поллитре зеленого змия. Но выпив с другом пополам на троих, начинает бить бутылки о голову и крушить об пол благородный хрусталь.
То есть пальмы, - конечно, мечта, но что с ней делать, как не распилить на дрова и не сжечь ее дотла, чтобы трубы не горели. Дёшево, но сердито.
! Орфография и стилистика автора сохранены
