В Москве разворачивается дело, аналогичное скандальному делу Всеволода Остапова, осужденного после того, как его избили сотрудники ОВД "Сокольники". 14 ноября 2010 года неподалеку от платформы "Дмитровская" сотрудники милиции избили и задержали 14-летнего Алексея и 17-летнюю Алену Бондаренко. Когда родители несовершеннолетних подали жалобу на действия милиционеров, против девушки было возбуждено уголовное дело по части 1 статьи 318 Уголовного кодекса ("Применение насилия, не опасного для жизни или здоровья, в отношении представителя власти в связи с исполнением им своих должностных обязанностей"). О ходе дела Каспаров.Ru рассказала мама пострадавшей Татьяна Бондаренко.
Воскресная прогулка
Это было в воскресенье, это было 14 ноября, погода была теплая, ребята встретились в Екатерининском парке возле "Проспекта мира", погуляли там, потом пошли, куда глаза глядят, в сторону от центра.
Я как раз в тот момент Алене начала названивать, я говорю ей: "Времени уже пять часов, ты когда будешь дома? Все-таки в институт завтра". Алена учится в Ветеринарной академии, любит животных, учится хорошо, пропусков нет.
Дети потихонечку пошли к ближайшему метро. Спросили у местных дорогу, там оказалась рядом "Дмитровская". По пути сели во дворе на лавочке, болтали, сидели минут, наверное, двадцать.
И вот кто-то из самых внимательных замечает: "Ребят, во-первых, темнеет, а во-вторых, что-то много вокруг машин ППС, давайте-ка по домам". Ребята начинают потихоньку разбредаться. Тут я снова звоню Алене, ее сдергиваю, чтобы ехала домой. Она мне: "Все-все, выхожу".
Они втроем идут к метро "Дмитровская", там прямая дорога. Они — это Алена, ей тогда было 17 лет, 16-летний Егор и 14-летний Алеша. Через пару минут, когда до метро остается два жилых дома, мимо них проезжает машина ППС. Опускается стекло — внимание, в машине сидит три человека. Потом следователь стала утверждать, что их было двое. Видимо, третий свидетель не захотел давать показания, он же видел, как били детей, он тоже участвовал в этом.
В материалах дела упоминаются только два милиционера, бившие наших детей. Это старший сержант А.В. Семенов и младший сержант Е.В. Бойков.
Значит, опускается стекло, и водитель спрашивает, не видели ли ребята здесь толпу. Дети отвечают, что не видели. Машина едет дальше.
Вдруг из-за машины выскакивает гражданский мужчина, как потом выяснилось, он бывший милиционер, живущий в этом районе. И тыкает пальцем: "Это они, это те, кого вы ищите. Я видел драку у метро".
Без всякого предупреждения тут же распахиваются двери, начинается захват детей. Милиционеры не представились, вообще ничего не сказали.
Сразу орут с матом: "Стоять! Выкладываем все из карманов!" Наши безропотно начинают выкладывать бумажки, жвачки, конфеты на багажник автомобиля. Наш следователь, Мария Тагировна Вяльшина, потом и это исказила. Она написала, что на капот — это важный момент, потому что определяет, можно ли верить свидетелю, мог ли он это видеть. Вяльшина постоянно искажала материалы, подтасовывала, куча жалоб у нас уже была по этому поводу.
Выкладывают бумажки. Когда Леша все выложил, один сотрудник, Семенов, хватает его, щуплого, за рюкзак, и пытается затащить в машину. Леша, не понимая, что происходит, видимо, начинает, как-то уворачиваться.
Милиционер его бьет прикладом автомата, чтобы не сопротивлялся, бьет по шее, по спине. Потом этот Семенов еще и упал на Лешу! И стал Лешу на земле руками месить. У Семенова автомат упал! Который мог бы непроизвольно выстрелить. Вы представляете, какие горе-милиционеры у нас в ППС?
Поскольку Лешу милиционер тащил после избиения за рюкзак, то Леша — он худенький, щупленький — просто выпал из рюкзака и, конечно, убежал.
Мы потом сделали томографию, МРТ, мальчик две недели лежал с сотрясением мозга. Следователь Вяльшина эти справки к делу отказывалась приобщать. Потому что милиционеры —белые и пушистые, она на их стороне.
И вот когда остальные ребята видят, что делают с их товарищем… Егор срывается первым. Алена тоже побежала.
Потом следователь и это извратит. Она напишет: "Скрывались". Причем сразу. Забывая о том, что перед этим было избиение.
Егор мальчик более спортивный. Алька у меня все-таки полновата, бегает медленно. Она бежит между двумя гаражами. За ней гонится сержант Бойков. Милиционер догоняет… Причем это видит остальная команда наших ребят, которые там неподалеку остались на детской площадке. Алена и ребята совсем недалеко отошли, и остальная тусовка не успела разойтись. Они все видели — и вот этих свидетелей мы потом с огромным трудом протащили через адвоката. Их не хотели слушать. Егор тоже все это видел: убегая, он обернулся посмотреть, что с Аленой.
И вот милиционер Бойков настигает Алену, начинает бить о гараж. Он порвал ей куртку (мы с трудом ее сдали потом на экспертизу), были подозрения на два переломанных пальца ноги.
Основной нюанс: Алена у меня всегда ходит с газовым перцовым баллончиком. Потому что мы живем рядом с Битцевским лесом, и я ей сама его купила.
Бойков начинает выворачивать ей карманы, достает баллончик, и он у него в руках срабатывает. Алене обожгло лицо, шею, она надышалась этим газом, и теперь у нее большие со здоровьем проблемы. Я не знаю, случайно ли милиционер нажал на баллончик или сделал это сознательно. Можно было бы провести экспертизу, снять отпечатки, тогда будет понятно, что ее отпечатков нет или они смазаны, что отпечатки Бойкова последние. Но следователь этого делать не стала. Зачем? Ведь надо обвинить девочку.
"Хватать молодежь"
Алену затолкали в уазик, на нее надели наручники, что было незаконно, ей сначала не давали позвонить родителям.
Первоначально, когда Алену привезли в 15-е отделение милиции, на нее хотели повесить драку футбольных фанатов. Им же надо дело закрывать, вызов был. Ведь как вообще это все началось?
Все началось с незаконных действий начальника отделения милиции Лысова, который по рации дал приказ всем патрульно-постовым машинам, находящимся в районе метро "Дмитровская", хватать молодых людей. Потому что примерно за час до того, как милиционеры напали на Алену, кто-то из местных позвонил в дежурную часть милиции по Савеловскому району и пожаловался, что возле железнодорожной платформы "Дмитровская" дерутся футбольные фанаты.
Туда выехала куча патрульно-постовых машин. А в отличие от милиционеров, которые работают в отделениях, пэпээсники — это необученные головорезы, которым сразу в руки дают автомат. Вот на таких ребят нарвались наши дети.
На следствии все милиционеры показали, что им поступило — внимание! — устное распоряжение: "Хватать молодежь, всех, кто проходит по улице". Не "задерживать" даже, а "хватать". Следователю пришлось взять с Лысова объяснение.
И Лысов подписал протокол, в котором говорится, что это правда, он давал такой приказ. Копия протокола есть в материалах дела. Наш адвокат говорит, что возьмется за этого Лысова — что это за опричнина такая?
Изначально на Алену думали повесить ту драку. Но сотрудник УСБ, который проводил проверку по этому делу, сказал нам, что никакого подозрения в драке, конечно, нет. Все совпадает: рассказы ребят, чеки из их карманов, которые подтверждают, что ребята хот-доги ели. Действительно их в том районе не было.
А вот милиционеры, говорит нам человек из УСБ, скрывают третьего и путаются в своих показаниях.
Выводы проверки УСБ: опрошены милиционеры, опрошены свидетели, материалы переданы следователю. Хоп! То есть в УСБ решение не принимают. Они передали материалы проверки нашему же следователю — Марии Тагировне Вяльшиной.
В отделении милиции
В тот день, 14 ноября, примерно в 19:20 мы приехали в это 15-е отделение милиции. Избиение наших детей происходило где-то в половине восьмого. Мы приезжаем в отделение милиции, нас встречают два амбала, которые как раз их и били. Семенов и Бойков. Амбалы начинают орать: мол, да мы на нее нож повесим. И показывают нож.
То есть нам пытались нож подкинуть! Мне потом рассказали, что это распространенный прием. Слава богу, благодаря УСБ никакой нож по делу уже не проходит.
У нас есть свидетель, Дима. Мы нашли мальчика, которого тоже задержали в тот день — только за то, что он шел в камуфляжных штанах, шел домой, он живет в том районе. Он все это прекрасно слышал.
Дима тоже будет выступать в этом процессе. Мы говорим чистую правду, у нас куча свидетелей, но следователи не хотят нас слышать.
В отделении сержант Бойков, кстати, вызвал скорую помощь. Видимо, тоже надышался газа. Врачи ему говорят, чтобы он не умывался, потому что так он те частички, которые есть на коже, занесет в глаза. Но Бойков пошел и вышел с красными глазами. И ему выдали справочку, что Алена нанесла ему вред.
Но не все сволочи на Петровке, 38. Когда справочку Бойкова передали на судмедэкспертизу, там врач крупными буквами написала, что никакого вреда здоровью нет. Точно выяснить это невозможно, со слов милиционера он якобы пострадал от перцового газа.
Алена слышала, как в отделении Бойков подошел к другому сотруднику, и тот ему говорит: "Ты подойди к нашему главному, он посоветует, что написать". Потому что Бойков, когда Алену привезли в отделение, сдуру все рассказал, как было на самом деле. И Дима, наш свидетель, он это слышал.
В отделении был оперуполномоченный Фадеев. Он пытался допросить Алену. Но до приезда родителей она ни с кем не разговаривала, потому что вот этот Дима, свидетель, ей совершенно грамотно, жестко сказал: 51-я статья, не общайся ни с кем.
Она ни с кем не разговаривала, а потом появились показания Фадеева, что якобы Алена рассказывала, что напала на милиционера и прыснула в него баллончиком. Ложь, Дима был все время с ней.
Но сам Фадеев, в принципе, оказался нормальным парнем. Может, и его показания извратили?
Когда мы приехали в отделение, Фадеев нас всех долго допрашивал. Я говорю ему, что у Алены два пальца очень сильно болят, уже распухать начали, может быть, перелом. И Фадеев нас довел до ворот травмпункта, это было через дорогу. Там Алену осмотрели, выдали справку.
Следователь Вяльшина не хотела справку признавать. Это, говорит, бытовая травма. Это не милиционеры вас избили.
Короче говоря, справка у нас есть. И есть справка об ожоге лица, об ожоге носоглотки и о том, что из-за ожога начал слух садиться. О том, что у Алены пошла деформация дыхательных проходов.
Мы, конечно, держимся, но вот две недели назад у дочери начались остановки дыхания. Пришлось рвануть к врачу.
Довели уже до ручки. У меня ребенок был доведен до невроза. Это врачи официально подтвердили. На нервной почве даже зубы заболели — пришлось лечить.
То есть мы держимся, конечно, но валерьянку пили всю последнюю неделю.
Уголовное преследование
Что происходит дальше. Из 15-го отделения наверх уходит рапорт милиционера Бойкова о том, что Алена якобы напала на него. То есть чтобы как-то оправдать свои действия, чтобы скрыть избиение детей, они решили повесить на нее уголовную статью.
Дело идет в прокуратуру, но прежде чем прокурор принимает решение, идет расследование Следственным комитетом. Надо решить, есть вообще состав преступления или нет.
Вот в декабре Мария Вяльшина нас вызывает и вручает мне постановление. На нас пытаются повесить 318-ю статью, часть первую: "Нападение на сотрудника милиции". Алена получает статус подозреваемой.
В январе ее статус меняют на обвиняемую. Она обвиняется в нападении на сотрудника милиции с распылением газового баллончика. Доказательства — сам баллончик и показания каких-то левых милиционеров.
В марте мы получаем подробное обвинительное заключение с полностью фальсифицированными доказательствами.
Есть показания лжесвидетелей. В деле появился еще второй экипаж ППС, который дал показания, что якобы они были на месте и что-то видели. Якобы они приехали туда как подкрепление. Это ложь.
Например, в показаниях Леши были слова: "Он меня повалил". Следователь Вяльшина пишет в таком духе: "Милиционер поскользнулся, упал на мальчика, случайно задел его автоматом или локтем. Удары, которые нанесены мальчику, — это случайность, милиционер пытался его поднять".
Понимаете, что она сделала? Я к ней врываюсь в кабинет и говорю: "Мария Тагировна, зачем вы это делаете? Мы на вас столько жалоб уже писали, вы выдергиваете слова из контекста, все наши свидетели устали править неправильно записанные вами показания, вы все извращаете, вы защищаете милиционеров".
Вяльшина затряслась, конечно, и говорит, цитирую дословно: "Это такое мое восприятие информации".
Это что вообще такое? То, что мы говорим, в протоколах искажается или вообще не фиксируется. Куча информации не прошла по делу. Нет ни одного протокола без наших замечаний.
Мы видели все это время, как следователь защищает милиционеров и как прокуратура этому совершенно не препятствует. Следователь, видимо, имеет план по закрытым делам, переданным в суд, и ей пофигу, будет это старичок, будет рецидивист-маньяк или это будет ребенок.
Я не хочу, чтобы моему ребенку дали пусть даже год условно абсолютно ни за что. И не хочется, чтобы ребята вообще потеряли веру в правосудие. Потому что с этим надо что-то делать.
Эта Вяльшина уже ездила в школу к Леше, пыталась ему неприятности сделать, ездила к Алене в академию. То ли сама, то ли кто-то из ее помощниц. Вызвала старосту, а узнав, что Алена на парах, засмеялась: "Она все еще у вас учится? А я думала, ха-ха-ха, она в "Бутырке" сидит уже". Принесла документы в деканат, может, хотела, чтобы Алену отчислили.
Лешу и его маму она так пыталась прессовать: "Вам что, не жалко милиционеров? Алеша, у них будут проблемы на работе".
Это началось после того, как мы жалобы с родителями стали писать.
Когда мы написали с помощью правозащитников жалобу на следователя, нас Вяльшина вызывает и говорит: "Так, срочно. У вас завтра медицинское освидетельствование. И еще я подумываю, не направить ли Алену на экспертизу в психушку".
Я в панике. Мы обращаемся в центральный Следственный комитет Российской Федерации. И вот там нам помогли. Там тормознули, видимо, подотчетную им Вяльшину, и сейчас идет надзорная проверка ее работы.
И вот после этого мы вздыхаем, а Вяльшина говорит: "Ну ладно, фиг с вами. В суд сейчас дело передам". Хотя она могла бы обвинение не выносить. Нет там состава преступления. Скоро нас начнут судить.
Неоперившееся правосудие
В общем, самое страшное, что правосудие вверено в руки студентов, которые работают вместе с такими же сотрудниками прокуратуры. Ляпают дела.
Самое страшное. Если вы были когда-нибудь в Следственном комитете, то вы видели, кто там работает.
Только-только зеленые, неоперившиеся выпускники вузов. Они постоянно перезванивают своему начальнику, хорошо, что хотя бы ему есть тридцать лет. Они постоянно листают при тебе УПК.
Нашей следовательше, Вяльшиной, едва 25 лет. Прокурор там тоже, я так понимаю, молоденький мальчик, выпускник вуза. Они все вообще молоденькие, по 25 лет, по 23 года. Секретари у них вообще 18-летние.
Это люди, которые, считая, что у них маленькая зарплата, не особо заморачиваются всеми необходимыми следственными действиями. Ни экспертизы у нас не проводили, ни выезда на место, мы с трудом протащили наших свидетелей.
Будучи патриоткой, я понимаю, что при таком правосудии жить нашим внукам будет страшно. То есть если мы сейчас не будем об этом открыто говорить, то, я боюсь, наша система правосудия из демократической превратится в жестко тоталитарную.
Но ведь не для того наши деды умирали и погибали, чтобы граждане боялись выходить на улицу.
И еще. Мы очень много времени провели в коридорах Следственного комитета и наблюдали, скажем мягко, вялую работу. Прохожу мимо одного кабинета, там один мальчик другого спрашивает: "Слушай, как пишется это слово? Подскажи".
Другой кабинет: сидит бедный дедушка, на котором, видимо, выполняют план. И ему один следователь, вот честно, слышала при свидетелях, говорит: "Да вы не переживайте, дело если в суд уйдет, то либо условно, либо вы можете выбрать штраф". Дед сидит, трясется. Это что за работа следственных органов?
Если прокуратура — это надзорный орган, то… Они сидят в одном здании, они вместе ходят обедать, вместе курят. В кабинетах у них какие-то мышки, игрушки, какие-то записочки со смайликами. Что за детский сад? Вот этим людям вверено управление правопорядком в стране? Слов нет.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
