В деревне Рыбаки глубокая ночь. Тишина, только где-то далеко, у озера, слышится плеск воды и слабые женские вскрики. Засыпаю. Перед глазами мелькают события последних дней. Милые лица лидеров стран СНГ... Назарбаев излагает проект реформирования... Стерлядь, шашлык из осетрины, мясное ассорти, баранина на косточке... Комья земля из-под копыт, жокеи привстали в седле, хрипят лошади в последнем нечеловеческом усилии... Совещаюсь с президентом, ставлю пять тысяч на азербайджанского вороного Эшкию. Мы лидируем, ноздря в ноздрю с чеченцем Джасилом, но к нам подтягивается Сателлит, любимец министра сельского хозяйства Гордеева… Достанет? Нет? Я замер на трибуне... И тут – телефонный звонок. Краем глаза смотрю на часы – полтретьего ночи. Есть только один человек, который имеет право запросто звонить мне в это время суток.

– Странные вещи творятся, Питирим, – слышится в трубке до боли знакомый голос, – странные и непонятные...

– Во сне творятся или наяву? – уточняю. Дремоту как рукой сняло.

– И там и там, хотя во сне страннее. Представляешь, Питирим, сижу я у себя в кремлевском кабинете, и вдруг без стука входят двое. В штатском. Не обращая на меня внимания, начинают на фотографии пальцами показывать, переговариваться. У меня на столе – ты помнишь – фото в рамках: я с женой и дочками, я с Бушем, со Шредером, еще с кем-то, коллективное фото с петербургского саммита на стене висит...

Так они на фотографии кивают: "Эту... эту..." – и меня с Бушем забирают со стола, и со Шредером забирают, потом один становится ногами на стул и со стены фотографию с питерского саммита снимает. "А с этим что будем делать?" – спрашивает, как я понимаю, младший у старшего и в нашу семейную фотографию пальцем тычет. "А это пускай... Это дела не политические..."

Прихожу в себя, спрашиваю: что, мол, такое? По какому праву? Это же произвол и беззаконие! Где судебное решение? Да я сейчас охрану вызову! Да я завтра же в Страсбургский суд жалобу напишу! А мы, отвечают, и есть охрана. А право такое: вы, товарищ президент, город Шанхай посещали? Амбициозные планы свои и замыслы излагали, с журналистами откровенничали? Что после 2008 года оппозиционную партию создадите и будете власть ругать и порочить? Так вот, теперь вы запрещенный политик... Что с фотографиями? Уничтожать будем, по акту...

Я представил страшную картину: костер во дворе, и языки пламени пожирают любимое лицо...

– Ушли они, – голос президента звучит глухо и устало, – а я долго сидел, обхватив голову руками. Потом спохватился: ни одного звонка! Как бывший разведчик (хотя бывших не бывает) анализирую и сопоставляю факты. Догадываюсь: зашли не только ко мне, прошли все без изъятия кабинеты. У всех мои изображения запрещенные поснимали. И все разом притихли, осмысливают, совещаются друг с другом, справки наводят... Так гадко на душе стало, Питирим, ты не представляешь...

Услыхал я эти слова, и сердце мое наполнилось страданием.

– Дальше – больше. Звоню Патрушеву. Как, мол, так – я, президент, – оппозиционный политик? А вот так, отвечает. У нас компьютерная система, все фиксирует, все учитывает. Сказал лишнее – сразу в базу данных. Теперь ты в списке. А для меня служебный долг превыше всего. Не могу делать кому-то исключения, даже друзьям, сам понимаешь.

Чего ж, думаю, тут не понять. На месте Патрушева я поступил бы так же.

– Так что же делать, Питирим? Как остановить процесс? Я сейчас лягу, а они, в штатском, снова в мои сны просочатся и двинутся в город, учреждения, магазины шерстить начнут. Бюстики мои и матрешки с Арбата изымут. Я бы и это пережил, но перед народом неудобно...

Ситуация тяжелая, почти безвыходная. Но я вижу решение, брезжит, брезжит свет в конце тоннеля!

– Только одно остается. Сдаться "Единой России"! Вступить, иными словами. Вон, даже Медведев говорит: партийный президент – наше неизбежное будущее. Я уж не говорю о Сурковых-Морозовых... Вступишь, получишь партбилет №1, и забудутся шутки твои про оппозиционную партию. Безответственные! – поднимаю я палец и слышу, как президент сокрушенно вздыхает.

Внезапно вздохи на том конце провода превращаются в кашель, сухой, громкий, надсадный; кашель все усиливается и вдруг – тишина. Я похолодел...

– Извини, Питирим, – послышался, наконец, в трубке голос президента. – Я тут кое-чем занимаюсь... Портреты свои в ванной жгу... дыму-то, дыму! Кхх-ха!.. Много тут всего. Вот Никоса Софронова сжег, оригинал, канонический образ президента, который на календарях. Жаль было до слез. Но что делать – придут, а у меня повсюду портреты запрещенного политика. Нехорошо. Какой пример я подаю остальным?

Еще раз вздохнул. Попрощался. Положил трубку.

Сам не свой я поднялся в кабинет, вынул из рамки фотографию: мы с президентом в Сочи, на фоне моря и гор, перечитал дарственную надпись: "Дорогому Питириму, другу и советчику..." Ком подкатил к горлу. Я разорвал фотографию на мелкие кусочки и пошел в кухню, за спичками.

Все события и персонажи являются вымыслом. Любые совпадения случайны.

Питирим Собакин

Ошибка в тексте? Выделите ее мышкой и нажмите Ctrl + Enter